Если б мои не болели мозги, Я бы заснуть не прочь. Рад, что в окошке не видно ни зги,— Ночь, черная ночь! В горьких невзгодах прошедшего дня Было порой невмочь. Только одна и утешит меня — Ночь, черная ночь! Грустному другу в чужой стороне Словом спешил я помочь. Пусть хоть немного поможет и мне Ночь, черная ночь! Резким, свистящим своим помелом Вьюга гнала меня прочь. Дай под твоим я погреюсь крылом, Ночь, черная ночь!
Спасибо вам и сердцем и рукой за то, что вы меня - не зная сами! - так любите Марина Цветаева
Сообщение отредактировал magda - Четверг, 17.10.2013, 19:24
Ночь Твой горячечный бред превращается в хрип, и никто не поймёт бессистемных молитв, и не вжаться ни в чью твёрдо-тёплую грудь.
Ты твердишь, что пройдёт, как-нибудь, где-нибудь, эта мёртвая ночь в бесконечность длиной. Зло скользит по губам: «Да за что же со мной?», и, ломаясь, горя, рвёт беззвучную тьму «почему, почему, почему, по-че-му».
Ночь приносит с собой гулкий отзвук мольбы и тобою проигранной долгой борьбы. Ты кусаешь губу, полосуешь ладонь, и твой сорванный вздох ловит призрачным ртом кто-то рядом с тобой. Ты не можешь дышать. Между тьмой и тобой — только плед и кровать.
Ты не то чтобы пуст, просто где-то в груди зарождается вопль: «Отпусти, отпусти!», просто вверх, на плечо, залезает рука, и ты рад бы спастись, только знать б ещё, как, и ты рад бы сбежать, но припаян к стене, и чужие глаза, затерявшись во тьме, ловят бешеный взгляд, принуждая сидеть.
Ночь приносит с собой каждочасную смерть.
Ночь приносит с собой кандалы пустоты. Ты уверен, что ты — это всё ещё ты?
Рот ладонью зажми, слёзы злости сотри, и пускай горький крик умирает внутри, и пускай там, внутри, он болит и гниёт. Он тебя не спасёт, знаешь сам наперёд. Ничего не спасёт от белеющих рук, образующих свой беспорядочный круг над твоей головой, у запястий и плеч. Слишком поздно просить, чтобы смог уберечь слепоглухонемой тебя предавший Бог от чужих хладных рук, ледяных языков, от дробящего мозг «ну, иди же, иди», от тугого комка зла и боли в груди, от себя самого, от своих мертвецов, и от эха их мёртвых пустых голосов.
Из зияющей тьмы вылезает рука, кто-то тихо шипит: «Не валяй дурака, ну, куда ты пойдёшь, ну, куда убежишь? Ну, давай же, пошли в твою новую жизнь».
Шёпот рвётся во рту и дробится в груди. Впереди — коридор, темнота, впереди — только мрак, и ты вдруг отвечаешь: «Вперёд». Похороненный крик в горле комом встаёт, и бушует внутри, рёбра плавя, огонь.
Ты сжимаешь в руке ледяную ладонь.
-------------
Кошмар От снов не спрячешься под кроватью, не оградишься бетоном стен. Они приходят — и цедят «Хватит!», как кровь вампиры, глотают «Хватит!». И ни-че-го не дают взамен.
Ты можешь вымолить дни отсрочки — горячий кофе, уют, покой. Но, сам же знаешь, что кляксу точки [садистом созданной синей точки] сам нарисуешь своей рукой. Тогда Кошмар — осторожный ящер — вкрадётся в мысли, слова и мозг, сотрёт границы меж настоящим [тем, что считаешь ты настоящим], совьёт гнездо из твоих волос, паучьи пальцы вонзит в ладони, марионеткой тебя распяв.
Чужие губы прошепчут: «Больно?», почти заботясь, прошепчут: «Больно?», чужие руки — почти удав — обхватят рёбра, скользнут под кожу, вопьются когти иглой в кадык.
Ты, задыхаясь, проглотишь «Боже», своё беспомощно-злое «Боже» — скорей постскриптум. Уже не крик.
Кошмар вопьётся шипами в руки и осторожно прорежет вдоль. Теперь пытайся сбежать от звука [а человек не быстрее звука], теперь пытайся вернуть контроль, не поскользнуться, не оступиться, не испугаться, не рухнуть вниз.
Кошмар впивается в спину спицей, огромной и очень острой спицей, и томно шепчет: «Ну, оглянись».
Вокруг — деревья, лесные клетки, и ты почти что попал в их плен. Ты, задыхаясь, хватаешь ветки, дрожа от страха, хватаешь ветки, впускаешь в кожу заместо вен, чтоб кровь твоя превратилась в воду, чтоб не учуяли средь стволов.
Кошмар лениво шипит: «Свобода!», с глухим презреньем шипит: «Свобода! А ты уверен, что ты готов?»; Кошмар мурлычет, смеётся колко, как будто может смеяться бред. В твоих ладонях дрожат иголки, с руками сросшиеся иголки, и ты кричишь бесконтрольно: «Нет!», и ты вопишь, и не держат ноги, и где-то в рёбрах — неровный ритм.
Ты и Кошмар посреди дороги. Пустынной, пыльной, пустой дороги.
Считай, что это — твой личный Рим.
Кошмар хохочет и скалит морду. Ты держишь пламя в своих руках.
Кошмар ликует: «Спали всё к чёрту, давай, кидай и пали всё к чёрту!» и добавляет чуть тише: «В прах».
Заклеен страх под кривым оскалом, под кожей высечена печаль. «Ты хочешь, чтобы меня не стало, чтоб насовсем, навсегда не стало. Конечно, хочешь, а знаешь… жаль».
Он не похож на чужие Страхи — куда привычнее и родней, тебе придумана эта плаха, тебе подарена эта плаха. Ты привыкаешь быть верным ей.
Ты можешь бросить огонь под ноги, чтоб пламя взвилось до облаков, чтоб гарью выело и дорогу [создать-то можно ещё дорогу], и всё, что ты полюбить готов. Такая мука здесь очень к месту: в душе лелеять свой эшафот, не находя в себе сил и средства [едва ли нужного, в общем, средства], чтоб, наконец, выбирать исход. Такая мука — большая роскошь, и эта роскошь тебе к лицу.
Кошмар шипит напряжённо: «Хочешь? Не медли, чёрт побери, раз хочешь!»; он так упорно ведёт к концу, что ты теряешься, пламя в пальцах дрожит и бьётся, как сотня птиц. «Скажи, ты знаешь, как расставаться? Я научу тебя расставаться».
Кошмар — слиянье всех тел и лиц, какие ты на себя примерил; ты дал ему все любовь и тьму.
Кого винить, раз твоё творенье, твоё единственное творенье подобно дьяволу самому?
«Реши!» — не просьба, приказ: убийцы так просят вынести приговор. Твой голос в сборище нот дробится, в одно огромное «Я…» дробится, дробится пламя в цветной фарфор, железо сердца дробится в скрепки.
Кошмар подвластен твоим шагам.
…Ты обнимаешь его так крепко, так больно, горько, тепло и крепко, что он без слов понимает сам.
Сколько мне ждать, ну сколько мне ждать. "Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!" (Булгаков)
